Мир по Рафу

Часть года бельгийский дизайнер Раф Симонс живет в апартаментах, расположенных этажом выше цветочного магазина в одном из престижных парижских аррондисманов. Это как раз тот тип квартиры, который ожидаешь увидеть в подобном районе: полы в ней паркетные, стены покрыты резными деревянными панелями, выкрашенными в меловый оттенок белого, а на стенах – современное искусство. Картина Джорджа Кондо, который сделал своего натурщика похожим на Бикера из «Маппет-шоу», должно быть, сменила полотно какого-нибудь академического живописца XIX века. На мраморной каминной полке красуются несколько неплохих образцов керамики авторства Пикассо.

Это старый дом, который обрел новое содержание. Множество цветов, заполняющих пространство, и само сочетание старого и нового (пресловутое «новое вино в ветхие мехи») – отличная метафора Dior, в котором Симонс проработал до октября 2015 года, пока не покинул дом практически в один день, неожиданно для всех. Стремясь дать что-то новое Dior, Симонс привнес в коллекции источники вдохновения, актуальные тенденции и даже современное искусство. Однако через три с половиной года он покинул свою должность.

Квартира появилась у Симонса вместе с работой в Dior, но он не расстался с ней и после ухода с поста креативного директора Дома. Бойфренд, с которым Раф вместе уже больше года, – француз; пара живет вместе в этих апартаментах. Дело еще и в удобстве, ведь именно в Париже на протяжении последних 20 с лишним лет Симонс устраивает показы собственной линии мужской одежды, базирующейся в Антверпене. Симонсу 48 лет. Всего лишь 48. Он отпраздновал день рождения за неделю до осеннего показа. Он зимний ребенок, впрочем, как и сам месье Кристиан Диор, и как Кристобаль Баленсиага. Некоторые считают, что у Симонса больше общего с Баленсиагой, последовательным и непреклонным модернистом, отличавшимся спартанской эстетикой и любовью к сложному крою. Баленсиага неустанно бросал сам себе вызов, повышал планку, затевал революции. То же самое можно сказать и о Симонсе.

Однако сегодня Раф решил перенести свою «революционную», подрывную деятельность из сферы haute couture для женщин в область prêt-à-porter для мужчин. Это не для многих славный путь. Но, возможно, это нестандартное решение отчасти объясняет биографию Симонса, умудрившегося проработать в относительной безвестности целых десять лет вплоть до назначения в 2005 году креативным директором немецкого бренда Jil Sander. Отсутствие широкой известности объясняется, конечно, не недостатком таланта Симонса или нехваткой любви знатоков и поклонников его марки, но тем прозаическим обстоятельством, что продажи женской одежды значительно превосходят по своим объемам и доходности продажи мужских линий, привлекают больше внимания прессы, не говоря уже о количестве ежегодных показов.

В индустрии мужской моды все устроено иначе, – объясняет Симонс. – Это обидно. Для меня работа дизайнера всегда была неким расследованием, изысканием: моя марка, в отличие от большинства модных брендов для мужчин, никогда не занималась классическим гардеробом. Обычно дизайнеры мужской моды добиваются некой смелости и авангардности только при помощи стайлинга.

Подумать только, мы прошли такой длинный путь в моде… – Он останавливается и вздыхает: – А мода для мужчин все еще… – Еще один тяжелый вздох. – Более 20 лет я пытаюсь что-то с этим сделать. Я бы хотел, чтобы мужская мода в этом отношении не уступала женской».

Симонс хочет, чтобы больше дизайнеров работали так, как он: чтобы они стремились «смоделировать» новую идентичность для мужчин так же, как творят ее для женщин. Дело не в том, что мужская мода должна переживать такие же сезонные изменения и перевороты, как и женская, а в том, чтобы освободить ее от необходимости следовать жесткому канону: привычному комплекту из свитера, брюк, пальто и нижнего белья.

Гардероб мужчины неизменно разложен по отдельным ящичкам, что совершенно невыносимо. Симонс стремится исследовать то, что не попадает в эти жесткие рамки и категории, некую пограничную зону. Он хочет создавать доселе невиданную одежду, что-то абсолютно новое и принципиально иное, а не просто очередную белую рубашку.

В этом стремлении он заслужил репутацию самого значительного на сегодняшний день дизайнера мужской одежды в мире. Ему удалось кардинально изменить то, как одеваются мужчины, то, как они хотят одеваться. Еще в середине 1990-х, задолго до того, как к этому пришли другие дизайнеры, Симонс привнес в мужскую моду отсылки и заимствования из субкультур, дух молодежных движений.

Одежда Симонса и тогда, и сейчас сообщает нечто важное о мире, в котором мы живем. Его дизайн отсылает к социально-экономическим проблемам, к понятиям ценности, полезности, достоинства, выражая сложные коды маскулинности и молодежного бунтарства. Она бросает вызов сложившемуся общественно-политическому консенсусу, а сам дизайнер зачастую выступает поборником прав обездоленных.

Симонс оказал огромное влияние на целые поколения дизайнеров, последовавших по его стопам, и заставил своих предшественников изменить свой подход к работе. Его влияние произвело тектонические изменения в мужской моде. Даже если оно и неочевидно стороннему наблюдателю, отрицать его совершенно невозможно.

Симонс вырос в семье людей, занимавшихся тяжелым трудом. Его отец был военным, а мать убирала чужие дома. «Я не унаследовал от семьи никакого культурного багажа. Мои родители совсем не были связаны со сферой культуры», – говорит он тихо, но многозначительно. Он родился в бельгийском городке Нерпельт, недалеко от границы с Голландией. По его словам, в то время население города составляло около восьми тысяч человек.

«В нашей деревне не было ни кинотеатра, ни музея, ни галерей, ни модных бутиков. Так что у меня не былодоступа ко всему тому, к чему я испытывал такое явное влечение: к искусству и моде».

«Я не унаследовал от семьи никакого культурного багажа. В нашей деревне не было ни кинотеатра, ни музея, ни бутиков. Так что у меня не было доступа к тому, к чему меня влекло: к искусству и моде»

Сначала Симонс поступил в Университет Гента, где в течение пяти лет изучал промышленный дизайн. Он закончил учебу в 1991 году. «Я впал в отчаяние. После окончания университета я занимался мебелью. Я понимал, что должен поехать в Италию, где были все знаменитые производители мебели: Angelo Cappellini, Cassina. Я просто чувствовал, что все это мне недоступно. Но я был очень целеустремленным. Наконец я получил работу в небольшой галерее. Кое-что даже удавалось продавать, но с этих заработков было не прожить. Да еще и отец мне постоянно твердил…» – Симонс поеживается. Можно представить себе, что это были за разговоры.

В 1990 году друг Симонса, другой молодой бельгийский дизайнер, один из знаменитой Антверпенской шестерки Вальтер ван Бейрендонк взял его в Париж на показ еще одного соотечественника – Мартина Маржелы. К тому времени Симонс уже был сильно увлечен модой. Тот свой показ Маржела устроил на детской площадке, где дети играли с дефилировавшими моделями. На Симонса все происходящее произвело ошеломительное впечатление.

Изначально предполагалось, что Симонс разработает линию одежды вместе с двумя своими подругами. Однако они вышли из дела, а он сконцентрировался на создании мужской коллекции. «Я начинал с того, что подгонял все на самом себе – это был театр одного актера. Так я пришел к тому, что создавал 40, 50 предметов мужского гардероба, – вспоминает он. – У меня не было цели непременно начать с мужской коллекции, была идея создать модную коллекцию, разрабатывать одежду для определенной целевой аудитории».

Этой аудиторией был он сам, его друзья, его поколение. Как-то Симонс признался мне, что хотел делать одежду для «ребят», чем привел меня в некоторое замешательство. Я было подумал, что он имеет в виду одежду для детей. Раф рассмеялся: «Нет, для себя и ребят вокруг меня. Я и правда стремился найти аудиторию, и неважно, насколько узкую, которая сказала бы: ”Вот что-то, с чем я могу соотнестись, частью чего я мог бы быть“».

Музыка играла во всем этом едва ли не центральную роль, и на протяжении многих лет коллекции Симонса отражали эту его одержимость. Он создавал одежду, вдохновленную творчеством New Order, Joy Division и Manic Street Preachers. Для своего показа осенью 1997 года Раф одел моделей в стиле Kraftwerk и использовал их музыку в качестве саундтрека к дефиле. До Симонса никому в голову не приходило ничего подобного. Он первым решил соединить музыку и мужскую одежду, чтобы исследовать влияние субкультур на мужскую идентичность. «К моде это не имело никакого отношения, только к музыке, – говорит Симонс о себе 14-летнем. – Тогда на пике популярности были Duran Duran, Анна Кларк и Depeche Mode. Все это происходило в ночных клубах, куда я ходил, и это было прекрасно… Но никакой моды – в том смысле, в каком мы сегодня употребляем это понятие – там и в помине не было. Никакой моды фэшн-дизайнеров, фэшн-брендов и домов».

Не меньшую роль, чем музыка, в работе Симонса играет искусство. Он заядлый коллекционер. Однажды я видел его блуждающим по лондонской арт-ярмарке Frieze: он был абсолютно погружен в себя, крепко сжимал в руках каталог, и весь вид его говорил о том, что он хочет приобрести что-нибудь. Работы современных художников, украшающие его квартиру, практически представляют собой некую диаграмму тех внешних влияний, вдохновения и природного чутья, что питали энергией его карьеру. Например, керамика Пикассо вдохновила его предпоследнюю женскую коллекцию для Jil Sander – бренда, для которого Симонс в течение семи лет разрабатывал мужскую и женскую линии одежды. Когда в 2012 году его переманил Dior, в первой созданной им коллекции было крепдешиновое платье, украшенное не традиционными диоровскими цветами, а кутюрной интерпретацией работы его близкого друга калифорнийского художника Стерлинга Руби, который часто использует аэрозоли для создания своих полотен. Эдакий фьюжн высокой моды и современного искусства, который можно носить на своем теле.

«До того как я начал учиться в университете, мода меня не слишком интересовала. Я не сходил с ума от шмоток. Но в довольно юном возрасте мне довелось увидеть искусство в таком ракурсе, что это дало толчок другим интересам», – вспоминает Симонс. В 18 лет он посетил революционную выставку бельгийского куратора Яна Хута Chambres d’Amis, для которой более 50 художников из Америки и Европы создали работы и выставили их в домах жителей Гента. Можно было купить билет на поезд, раздобыть список участвующих в проекте домов и посетить их, чтобы увидеть искусство. Симонс так и поступил. «Это было совершенно сногсшибательно. Дом как дом, а в нем, например, работа Йозефа Бойса. Я сразу почувствовал очень сильное влечение к искусству. Я чувствовал некое родство с ним, между нами не было никакой дистанции. Оно не было чем-то далеким и чуждым».

Во время нашей встречи Раф в рубашке из плотного хлопчатобумажного тика – ткань, напоминающая униформу рабочего. Рубашка синего цвета, того самого, который называется International Klein Blue – в честь активно использовавшего его художника Ива Кляйна. На этом синем выбелены пятна, напоминающие полотна Джексона Поллока. Эта рубашка из коллекции, которую Раф сделал вместе с художником Стерлингом Руби в 2014 году.

Она так и называлась: Raf Simons / Sterling Ruby – дизайнер разделил свой лейбл с художником в знак признания того, как должно выглядеть настоящее сотрудничество моды и искусства. Обычно коллаборация – нечто рассчитанное на быстрый (и скоротечный) эффект: узнаваемый принт на сумках или майках, нечто на грани с вещью из музейной лавки. Однако к работе над коллекцией дизайнер и художник подошли предельно серьезно: предметы коллекции постоянно перемещались из Европы в Америку, от Симонса к Стерлингу и обратно; вещи в результате стали своего рода холстами для Руби, на которых он сделал работы с помощью верных орудий стрит-арт-художника – баллончика с краской и трафарета.

Работы Стерлинга исследуют проблемы маскулинности, городских пространств и насилия. Симонсу же интересны такие темы, как социофобия и упадок, вдохновением для его дизайна могут служить мусор и отходы. Для поклонников Симонса опыт его сотрудничества с другим художником, в котором дизайнер должен был уступить часть своего творческого авторства другому, был чем-то совершенно исключительным.

Симонс говорит по-английски с сильным гортанным акцентом. Слово Dior он произносит как «Диоргх». Он немногословен, когда речь заходит о том, чего стоила ему эта работа, какую часть его жизни она поглотила. С одной стороны, это объясняется тем, что сейчас он занят исключительно своей линией мужской одежды. С другой, я подозреваю, что он уже успел наговориться о своей работе в Dior на всю оставшуюся жизнь вперед. Когда в 2014 году в Нью-Йорке я брал у него интервью после показа круизной коллекции Dior, он упомянул, что только что дал 23 интервью подряд, одно за другим. «Это был какой-то абсурд», – недовольно говорит он.

При том что Симонс добросовестно принял все те обязанности, что сопутствуют самой престижной и широко освещаемой позиции в индустрии моды, в работе над своей линией он все более обращался внутрь себя, анализируя собственный путь. Последние два года его коллекции носили подчеркнуто личный характер: в одной из них на одежду в буквальном смысле были нанесены образы из его прошлого, собранные вместе, как лоскутное одеяло: фотография Рафа-подростка, сделанная на паспорт, соседствовала со снимком его родителей и изображением японской гравюры (к слову, в Японии Симонс – фигура абсолютно культовая). В коллекцию прошлого года вошли длинные белые пальто-халаты, испещренные граффити.

Вдохновением Симонсу в данной случае послужила одежда, которая используются в бельгийских университетах и колледжах во время неформальных обрядов «посвящения» первокурсников, например Королевской академии изящных искусств, где в конце 1980-х учился Симонс. Следует также отметить, что Симонс распрощался с традиционной парадигмой модных показов. Например, в Париже прошлым летом он сделал извилистый лабиринт из деревянных конструкций, по которому на уровне головы стремительно вышагивали модели мимо сгрудившихся вокруг байеров и прессы. Симонс говорит, что показ был посвящен Мартину Маржеле, ведь то родство, которое он почувствовал, впервые увидев работы Маржелы, привели Рафа в модную индустрию.

Последний показ, зимой, был посвящен Линчу и «Твин Пиксу»: здесь зрители стояли в темном лабиринте из фанерных листов, не видя ни друг друга, ни моделей, которые вдруг возникали в полутьме из-за угла. Как и Маржела когда-то, Симонс стремится вызвать в нас самые разнообразные чувства: удивление, шок, грусть. Он не рассказывает нам о том, что произошло с ним в тот или иной момент жизни, но показывает, что он чувствовал, и пытается заставить нас почувствовать то же самое.

Мне интересно, было ли это погружение в себя спровоцировано тем важнейшим показом, который Раф провел в сотрудничестве со Стерлингом Руби. «Думаю, что это больше было связано с моей работой в другом месте, – говорит Симонс, имея в виду Dior. – Ты можешь никогда не отдавать себе в этом отчета или, наоборот, всегда осознавать это, но просто специально не задумываться об этом: о том, что это твое, твое дело, твоя задача. Это то, что я начал, то, что полностью выражает меня». Если те коллекции, которые Раф создавал для Dior, были отмечены поклонением перед «кодами» бренда (женщина-цветок, легендарный жакет Le Bar и так далее), то в последние два года Симонс занимался созданием неповторимой идентичности своей собственной марки, оттачивал тропы и приемы, которые стали визитной карточкой его дизайна.

«Когда начинаешь работать креативным директором другой марки, то понимаешь, насколько это все… не то. Насколько это разные вещи: твой собственный бренд и тот, на который ты работаешь… Не то что бы я как-то об этом задумывался, но на подсознательном уровне я стал очень бережно относиться к своей марке. Я в буквальном смысле делал то, что хотел, то, что имело прямое отношение к истории бренда и к моей собственной истории, к моей личности…

Не знаю… – широкие брови Рафа соединяются у переносицы. – До сегодняшнего дня я как-то об этом не думал специально». Я вспомнил, что когда я брал у него интервью для статьи, которую писал для журнала The Independent Magazine – тогда до его ухода из Dior оставалось больше года, – Раф признался: «Я считаю, что когда вы становитесь креативным директором огромной компании… вы должны понимать, что в какой-то момент придется покинуть ее.

Я никогда не разделял отношение, которое, может быть, свойственно другим дизайнерам, что моя судьба неразрывно связана с другим брендом, с его взлетами и падениями. Нет. Это применимо только к моей собственной марке, но не к Dior, не к Jil Sander. Я не чувствую, что должен сделать эти бренды частью себя. Это не мое и мне не принадлежит».

Собственная линия Симонса, однако, совершенно определенно принадлежит ему и только ему, и в этом есть некоторая дерзость и вызов. Она не только отражает его своеобразные интересы, личные пристрастия, но и те конкретные моменты, в которых был разработан дизайн каждой вещи.

«С модой меня связывали отношения любви-ненависти. В некотором смысле я обожал моду, был абсолютно помешан на ней. Но с другой стороны, я ненавидел ее. Ненавидел всей душой»

В том, что работа дизайнера отражает его вкусы, нет ничего необычного. Если он одержим искусством XVIII века или работами Этторе Соттсасса и группы Memphis (как многие дизайнеры в последнее время), вы непременно увидите аллюзии к этим его увлечениям на подиуме.

Однако другое свойство работ Рафа встречается не так уж часто. Вещи его авторства имеют культурный резонанс, добиться которого удается лишь немногим дизайнерам. В 2001 году он выпустил две коллекции, в которых головы моделей были замотаны тканями, а тела покрыты слоями одежды. 

Трагическое, мятежное ощущение, которое несла эта коллекция, вполне отражало глобальные потрясения того времени: участившиеся случаи стрельбы в школах, расстрелов школьниками своих одноклассников, партизанские войны, волну антикапиталистических протестов, насилие, сопровождавшее саммит «Большой восьмерки» в Генуе. Коллекция появилась до событий 11 сентября 2001 года, однако общий посыл, который она несла, оказался зловеще пророческим.

В модной индустрии о таких вещах говорить не положено, но в самых мощных проявлениях своего таланта дизайнеры передают настроение, дух времени, создавая одежду, которая служит свидетельством того времени, в которое она появилась. Все это применимо и к коллекциям самого Кристиана Диора: его New Look 1947 года выражал фантазии и внутреннее напряжение послевоенного времени, пробуждение в женщинах, уставших от тягот военного времени, мечты о домашней тихой жизни, о возвращении к женственности и слабости. 

Работы Симонса точно так же выражают дух и чаяния своей эпохи. При помощи моды, дизайна он выражает тревогу и беспокойство, разлитые в воздухе, чувство смятения, распространенное среди молодежи, ощущение опасности перед лицом катаклизмов, которые все чаще сотрясают мир. Вот почему, по признанию самого Симонса, мир искусства влечет его даже сильнее, чем мир моды: ведь темы, которые он поднимает, не из легких.

Многие воспринимают вещи, которые делает Симонс, как одежду агрессии, восстания и мятежа; сам же он считает их, скорее, из набора самозащиты. «Думаю, что такого рода вещи получаются тогда, когда вы ощущаете свою уязвимость, когда у вас множество вопросов». Перед двумя показами, о которых сказано выше, Симонс прервал свою работу на целый год: он занимался другими проектами и пытался понять, хочет ли он вообще продолжать работать в модной индустрии. «С модой меня связывали отношения любви-ненависти, – осторожно говорит он. – В некотором смысле я был абсолютно помешан на моде, обожал ее, меня к ней очень тянуло. Но с другой стороны, я ненавидел ее. Ненавидел всей душой».

Мне остается только строить предположения, что на самом деле он имеет в виду. Я подозреваю, что Симонс разочаровывается поверхностностью моды. Когда-то на показе Мартина Маржелы мода показалась ему чем-то эмоциональным и глубоким, большим, чем просто внешняя оболочка. Говоря о последних нескольких годах своей работы, Симонс вновь обращается к тем проблемам, с которыми сталкивается модный дизайнер сегодня.

«Я не создан для того, чтобы постоянно выдавать результат, производить, производить, производить – это не мое. Меня всегда больше занимало то, как люди воспринимают мою работу, как мы можем отреагировать на происходящее в мире и как люди отреагируют на наши вещи. Но в последние годы у меня не было возможности думать об этом.

Приходилось работать в атмосфере постоянного цейтнота и аврала, где все крутилось вокруг сроков, дефицита времени, вокруг производительности и результата, который я должен был выдавать на-гора. Я занимался только этим и больше ничем».

Наступает вечер, за широкими окнами квартиры Симонса уже совсем темно. Становится холодно. Он натягивает свитер Prada. Миучча Прада – единственный дизайнер, вещи которого он носит (помимо собственных), и широко известно, что Раф восхищается ее работой. Складывается ощущение, что на каком-то уровне Симонс по-прежнему ненавидит моду. Скорость, с которой приходится работать, неумолимая, не дающая свободно вздохнуть цикличность, смена сезонов, при-сущее этой сфере человеческой деятельности быстрое устаревание того, что еще вчера казалось свежим, новым, смелым… 

Кажется, что его работы противостоят всем этим враждебным обстоятельствам. Симонс продает свою одежду в магазинах по всему свету, однако коммерческая составляющая его бренда для него вторична, во вся- ком случае, менее важна, чем творческая. «С экономической точки зрения у меня до сих пор довольно небольшой бизнес, небольшая марка. Это мой ребенок. Люди спрашивают: ”Почему бы не начать развивать и расширять ее, превратив в бренд покрупнее?“ – в голосе Симонса появляется жесткость. – Нет, мне мой бренд нравится таким, каков он есть. Может быть, в том, что я говорю, есть некоторая претенциозность.

Я знаю, что способен работать и на таком уровне, и с таким масштабом, потому что я – это я, потому что я могу принять предложения по работе от других брендов и модных Домов, делать что-то на стороне. Потому что царящие сегодня экономические законы диктуют нам необходимость постоянно наращивать объемы, постоянно увеличивать оборот. Дело не в том, что я против этого. Было бы замечательно, если бы мы могли вырасти как бизнес. Однако это не должно произойти за счет утраты того, чем мы являемся сегодня, за счет утраты нашей творческой идентичности».

Из-за ограниченного размера собственного лейбла Симонсу, по его собственному признанию, приходится брать на себя роль креативного директора в других компаниях, чтобы иметь возможность поддерживать свой бизнес на плаву и оставлять за собой свободу самовыражения. Ходят слухи, что его следующим местом работы может стать Calvin Klein. Нью-йоркская марка кажется неочевидным вариантом для дизайнера, который так крепко связан с Европой.

Но с другой стороны, если ему суждено вновь пойти в крупный бренд, это наверняка будет нечто совершенно иное, чем его предыдущие назначения. «Мне необходимо было бросить вызов самому себе, нужна была сложная задача, – говорит Раф о своем переходе в Dior. – Jil Sander – бренд нишевый. Не думаю, что переход в еще один нишевый бренд стал бы подобным вызовом. И дело здесь не только в стиле или в эстетике, а в том, какое место занимает этот бренд в мире моды, как он воспринимается людьми, какой критике он подвергается… 

Дело и в том, как именно он выстраивает общение с разными женщинами». Принимая во внимание те фрустрации, с которыми для Симонса сопряжена работа дизайнера мужской одежды, можно предположить, что на этот раз он возьмется за создание коллекций для женщин. «Подчас во многих мужчинах я вообще не нахожу ничего, что имеет отношение к моде. Я вижу гардероб. Элегантный, красивый, иногда современный. Прекрасно выполненный. Но производит ли он на меня сильное впечатление? 

Сказать откровенно, не производит. Учитывая те изменения, которые произошли в нашем обществе, мне кажется, что это не такая уж трудная задача, добиться идеального исполнения». Он замолкает. «Просто интересно, почему же мужская модане может раздвигать границы, не может пойти дальше общепринятого, взять на себя ответственность за это? Почему мужчины не могут проявлять себя так, как это делают женщины?»

Симонс постоянно задается вопросами. Он ставит эти вопросы, беседуя с вами, и он ставит их той одеждой, которую создает. Медленно, методично, настойчиво, зачастую вновь и вновь возвращаясь к определенным темам. Почему это устроено именно так? Должно ли это выглядеть иначе? Не стоит ли нам попытаться? Простые тихие замечания, повторяющиеся снова и снова. Кажется, Раф устал, задавая эти вопросы в разговоре со мной. Возможно, он измотан постоянной необходимостью расширять собственные границы возможного, идти все дальше и дальше, провоцировать и бросать вызов, в то время как все остальные просто плывут по течению. Надеюсь, что его усталость мне только почудилась, потому что в нашем мире, до краев наполненном огромным количеством избыточных, ненужных штук, Раф Симонс делает что-то по-настоящему важное и значительное. Он постоянно отодвигает буйки, за которые готов заплывать, повышает себе планку, заставляя тебя взглянуть на мир свежим взглядом – и что важнее, посмотреть заново на самого себя.

«Я не создан для того, чтобы постоянно выдавать результат, производить, производить, производить. Меня всегда больше занимало, как мы можем отреагировать на происходящее в мире»