Письмо римскому другу

Терентий приветствует Постума. Как ты знаешь, дорогой Постум, я уже долго пребываю среди восточных варваров, и думаю, достаточно хорошо ознакомился с местными нравами и обычаями. Не премину поделиться с тобой своими наблюдениями.

Самое удивительное и странное здесь, это уверенность варваров, что их полис есть не что иное, как третий Рим – хотя спроси у любого из этих невежд, где же тогда второй, мало кто сумеет дать ответ (не знаю его и я, дорогой Постум). В доказательство этого сомнительного тезиса они ссылаются на мнение некоего Филофея, то ли ритора, то ли жреца; судя по имени, грека – а среди тамошних риторов и жрецов немало прохвостов, тебе это ведомо. К настоящим же римлянам здесь относятся мешая восхищение и преклонение с открытой ненавистью, думаю, связанной с тайной завистью.

Так, когда африканские легионы провозгласили императором нынешнего принцепса, некоторые здесь распускали возмутительные слухи, что цезарь поклоняется ложным богам и происходит из семьи низкого сословия, едва ли не отпущеннической. Но оставим это.

Владения их царя весьма обширны, и для лучшего управления он рассылает во все концы своей земли прокураторов. Говорят, некогда они были избираемы народом,
подобно тому, как мы избираем и по сей день магистратов, но все свидетельства о том исходят лишь от здешних риторов и философов, коим нет ни числа, ни доверия.

Публичные игры здесь устраивают роскошнейшие и разнообразные: и кулачные бои, и состязания гимнастов, и иные. Особенно же народ любит здесь игру в мяч, которая на нашем языке именуется педифолий. Богачи приобретают искусных игроков, дабы снискать расположение плебса – за некоторых платят цену нескольких хороших вилл. Не гнушаются развлекать себя этой игрой и знатные мужи. А бывший префект их столичного города, несмотря на почтенный возраст, так прославил себя искусным владением мячом, что благодарные горожане воздвигли его изваяние в образе педифола.

Владение рабами жители этих мест отрицают, скорее из лицемерия, нежели из стремления к свободе – ибо даже при лавках, торгующих съестным, здесь имеются тайные эргастулы. Рабов обычно привозят из дальних земель и используют на тяжелых и грязных работах, заниматься которыми считается зазорным и у настоящих римлян, и у этих (я едва не написал «моих», дорогой Постум, – так я с ними свыкся за эти годы!). Лицемерие же их заходит столь далеко, что этих несчастных публично именуют не иначе как «гостями полиса». В определенные дни года им разрешается отправлять культы богов их родных мест. В такие дни от них может претерпеть и солидная матрона, и добрый горожанин, ибо они запружают весь город! Я, по привычке, именую эти дни Сатурналиями, на манер нашего праздника; название же на местном наречии я не упомню. Но оставим и это.

Они, однако, столь искренне кручинятся о тех днях, когда искатели места обращались к ним за советом, как добиться народного благоволения, и щедро оплачивали их труды. Нынче же им приходится довольствоваться дешевым вином и дрянным хлебом, пользуя лишь иноземных гостей и прочих простофиль. Но оставим и это.

В тяге к нашим обычаям они, однако, заходят слишком далеко. Вообрази, Постум: их царь в подражание римским порядкам завел некоторое подобие консульского служения. Консульскую власть, подобно нашим принцепсам, он делит с товарищем, обычно выбирая самых неважных и бездельных людишек. Одного из них, впрочем, он возлюбил настолько, что несколько лет велел именовать «принцепсом» вместо себя, как если бы сам вдруг стал частным лицом. Да, дорогой Постум, ты не ослышался – варварский царь смеет именовать себя как отец римлян! Однако же принцепс (настоящий, хочу я сказать) велел мне не обращать внимания на подобные вещи, отправляя меня в путешествие: «не будешь же ты ругать дитя за то, что он именует себя императором, двигая в бой потешные полки из глины и соломы». Это замечание заставило меня вновь подивиться прозорливости и милосердию принцепса. Но оставим и это.

… не будешь же ты ругать дитя за то, что он именует себя императором…

Рассказывают, что он искусен в ловле птицы и зверя, а также и в кулачном бою. Подобно Нерону Клавдию, упражняется иногда в искусстве пения, не смущаясь и иноземных послов (клянусь тебе, Постум!) А однажды вызвал к себе в неурочный ночной час мужей преторского и сенаторского звания (трепетавших, не зная чего и ожидать) лишь для того, чтобы показать им детеныша тигра, привезенного ему из дальних земель, а затем отпустить по домам, не сказав ни слова. Об этом случае мне поведал известный тебе Тит, бывший среди приглашенных. Но оставим и это.

О многом другом, достойном внимания ученого мужа, я мог бы написать тебе, дорогой Постум, – и напишу, если будет на то воля богов и соглядатаи царя не перехватят гонца на милую родину. А сейчас в таблинии холодно, палец у меня ноет, и я оставляю письмо, как оно есть. Будь здоров.