Книга месяца/ Сергей Кумыш о мемуарах Терри Гиллиама, вышедших в издательстве Corpus
Половину кадра занимает рождественская елка, стоящая в углу комнаты. На переднем плане – женщина с модной в сороковые годы прической. У нее на коленях извивается младенец: белое пятно распашонки, подобие стрекозиных крыльев вместо рук (он так усердно ими машет, что навести резкость, поймать жест невозможно) и смазанная клякса вертлявой головы. «Мне нравится, что младенец на фото вышел так нерезко. Уже тогда камере было за мной не угнаться», – припишет от руки Терри Гиллиам. Младенец на фото – это он и есть.
Больше всего мемуары Гиллиама напоминают именно старый фотоальбом. Неспешное путешествие от картинки к картинке сопровождается прерывистым, но богатым на подробности рассказом о жизни, оставшейся за пределами каждого отдельно взятого кадра. Впрочем, здесь не только фотографии, но и первые юношеские рисунки, списки покупок, газетные вырезки, потерявшие юридическую силу документы – все то, что более-менее случайно оседает в ящиках стола, заваливается за подкладку поношенного пальто, пылится в картонных коробках на чердаке. Незначительные на первый взгляд свидетельства ушедшего времени, по которым удается проследить, восстановить судьбу.
Главное преимущество автобиографии перед, скажем, романом заключается в том, что автор заранее и с немалой долей уверенности может представить себе аудиторию будущей книги: случайные читатели практически исключены. Остаются те, кому интересно твое наследие; они любят тебя (а кто-то ненавидит, что тоже неплохо – все равно ведь прочтут или хотя бы заглянут под обложку). В этом смысле мемуарная проза оправдывает существующие ожидания, и никакая специальная реклама ей не нужна.
Однако отнести «Гиллиамески» к более-менее общепринятой традиции можно едва ли, да и то с большой натяжкой. Подобно тому, как фильмы Терри Гиллиама противятся любым жанровым определениям, так и его книга будто бы не хочет становиться тем, чем быть, по идее, должна. Здесь нет пространных философских размышлений, наставлений грядущим поколениям, хоть сколько-нибудь внятных попыток разобраться, «как это все случилось», и стандартного для рассказа о собственном прошлом набора номенклатурной лирики. В своей автобиографии Гиллам уходит от ответов точно так же, как делает это в своих фильмах, оставляя зрителю, а теперь и читателю возможность попытаться додумать все самому, а в конечном счете лишь сильнее запутаться. Его книга – осознанный акт элегантного дурачества, хулиганский разговор с самим собой, свидетелем которого невольно становится читатель. Автор задирист и предвзят (повод обидеться найдется у многих – от Стивена Спилберга и братьев Вайнштейн до рядовых газетчиков, которых Гиллиам, там, где считает это уместным, называет по именам), весел, неистов и безумен – в той же мере, в какой безумны герои его фильмов.
Это завидный итог – в конце жизни превратиться в собственного персонажа. Не в карикатуру – все они и так в определенной степени карикатурны – и не в подобие, а именно что вписать себя в тот мир, который ты сам же придумал, стать одним из множества его обитателей. Остаться в памяти других не легендой, не далекой звездой, светом которой любуется герой Брюса Уиллиса в «Двенадцати обезьянах», а личным воспоминанием каждого, кто хотя бы на несколько часов приоткрывал для себя дверь в твой чудаковатый воображариум.
Автор: Сергей Кумыш