Архитектура вопреки
Cоветский шик / Параллельный мир советской архитектуры скрывает историю борьбы за идеалы и красоту.Всякая архитектура – свидетельство времени и, одновременно, памятник личной истории его автора. Меньше всего это хотят видеть в советской архитектуре второй половины XX века. Типовое домостроение, микрорайоны, из которых современные российские города состоят, как может показаться, почти полностью – неприятное прошлое, которое никак не удаляется с глаз долой и не превращается в миф, с которым всегда легче. Тем более трудно представить себе людей их проектировавших. Но рядом с этим был и другой мир – мир уникальных зданий, за каждым из которых стоит история людей, их провалов и удач.
Это началось в середине 50-х, когда вышло сразу три постановления правительства, которые полностью перевернули жизнь советских архитекторов. Самое известное из них – «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», но все они были направлены на повышение эффективности строительства, в первую очередь на сокращение затрат и сроков – власть стремилась как можно скорее решить проблему с нехваткой жилья.
Текст Константин Варфоломеев
Вверху: кинотеатр «Аврора» (1967 г.) в Краснодаре был сделан сочинским проектным институтом «Гипрокоммунстрой» и признан памятником архитектуры уже в 1981 году; внизу: ИНИОН (архитекторы Я. Белопольский, Е. Вулых, Л. Мисожников, 1967) был построен и как идеальное рабочее пространство для века научно-технической революции.
Индустрию домостроения было решено целиком переориентировать на крупно-сборное строительство, внедрить типовые проекты и наложить запрет на декоративность в архитектуре – ставшую приметой сталинского стиля, но теперь получившую ярлык «излишества». К началу 60-х годов из советской архитектуры почти полностью исчезли арки, башни, портики, лепнина и многое другое.
Однако еще одним следствием проведенных реформ стало то, что советские архитекторы полностью утратили творческую самостоятельность. С приходом к власти Хрущева основным их занятием стала «массовая привязка»: размещение типовых объектов в конкретных районах городов и сел страны. Архитекторы оказались, по существу, низведены до положения ремесленников, штамповщиков нехитрых проектных решений на все случаи жизни.
.
Но поначалу многие архитекторы восприняли реформы 1955 года с энтузиазмом – особенно молодежь. Одни сочли их сигналом к скорой реабилитации авангарда и сближению с Западом, другим импонировала их ярко выраженная социальная ориентированность, были и такие, кто увидел в этом возможность для возрождения национального русского стиля.Во-первых, были приоткрыты внешние границы Союза: пускай получить разрешение было нелегко, но стало возможно ездить за границу, участвовать в иностранных конкурсах. Уже в 57-м году советские архитекторы приняли участие в двух международных конкурсах – на памятник Энрико Ферми в США и на проект планировки площади Наций в Швейцарии. Во-вторых, был снят запрет на изучение советского архитектурного авангарда, существовавший с середины 30-х годов – старшекурсникам МАрхИ был открыт доступ к хранившимся в институтской библиотеке архивным материалам по Ивану Леонидову, Константину Мельникову.
Музей космонавтики в Калуге (архитекторы — Б. Бархин, Е. Киреев, 1967) сегодня не сходил бы со страниц самых модных архитектурных блогов.
.
Наконец, с 56-го по 60-й годы и в самом СССР было проведено несколько крупных конкурсов, в большинстве из которых неожиданно победили молодые зодчие, сделавшие весьма смелые проекты: это конкурс на Дворец Советов, конкурс на Дворец пионеров на Ленинских горах, конкурс на кинотеатр «Россия» на Пушкинской площади и другие. Эти архитекторы впоследствии стали одними из наиболее успешных и влиятельных в СССР. Среди них: Андрей Меерсон и Вадим Давиденко (первая премия в конкурсе на Дворец Советов в Москве 1957-1959 годов); Виктор Егерев, Владимир Кубасов, Феликс Новиков и Игорь Покровский (первая премия в конкурсе на Дворец пионеров в Москве 1958 года). В свою очередь, мастера сталинской архитектуры были удалены со сцены: разгон Академии архитектуры в 55-м, лишение архитекторов Леонида Полякова, Александра Борецкого и Евгения Рыбицкого Сталинских премий (за допущение «крупных излишеств»), увольнение Алексея Душкина с должности главного архитектора Мосгипротранса (за то же самое).Кажется, что власть намеренно тасовала карты, сменяя главных действующих лиц в архитектуре. Прошло не более 10 лет с момента проведения тех конкурсов, а 38-летний Игорь Покровский стал главным архитектором Зеленограда, его ровесник Виктор Егерев – главным архитектором Фрунзенского района Москвы, 35-летний Андрей Меерсон возглавил мастерскую №22 в «Моспроекте», получил заказы на большой жилой комплекс («Лебедь») и здание Министерства оборонной промышленности в Москве.Порой разочарований для большинства их коллег стали 70-е годы. Жилищный фонд в городах и поселках городского типа на территории СССР со 180 млн квадратных метров в 1913 году вырос до 1529 млн квадратных метров – социальной и политической катастрофы удалось избежать. Казалось бы, теперь можно было обратить внимание и на эстетические проблемы, но система продолжала их игнорировать. С середины 70-х в советской прессе, например в газете «Архитектура», начали появляться статьи с критикой ситуации, жалобами на профессиональную рутину, на отсутствие возможности самовыражения, зависимость от инженеров. «Дело дошло до курьезов, – писал в 1976 году замдиректора КиевЗНИИЭПа Д. Яблонский. – В мастерские, ведающие проектированием типовых жилых объектов, передают проектирование уникальных зданий с той лишь целью, чтобы не разбежались специалисты» – застой пришел и в архитектуру.
Но часть молодого поколения все же боролась с системой – и иногда побеждала. Наглядным примером здесь может послужить проект застройки Нагатинской набережной Москвы Риммы Алдониной начала 70-х годов. Знаменитые дома-«паруса», возвышающиеся над Нагатинской поймой, строились больше десяти лет: проект был утвержден в 72-м году, но четырьмя годами позже стройка была остановлена – домостроительный комбинат потребовал от архитекторов переработать проект так, чтобы в нем не было нетиповых деталей – дома простояли незаконченными несколько лет, такое упорство в реализации задуманного в те времена нечасто встречалось.
.
Автор здания ТАСС (1976) архитектор Виктор Егерев в середине 50-х работал в «сталинском» стиле – например, построил станцию метро «Краснопресненская».
.
Из работ самых упорных архитекторов того времени, строивших не типовые, а уникальные здания, складывается какой-то параллельный мир: трудно представить себе, что здания ИНИОН на Нахимовском проспекте, Министерства оборонной промышленности на 1-й Брестской улице (сегодня – Министерство экономического развития), ТАСС в Леонтьевском переулке, Дворца пионеров на Воробьевых горах, Музея космонавтики им. Циолковского в Калуге, Музея Ленина в Горках и другие были построены в то же время, что и многоэтажки, в которых так комично плутали герои рязановских фильмов. Таланта этим архитекторам было не занимать, они успели вдохнуть упоительный аромат «оттепельной» свободы и одновременно попробовать себя в классической архитектуре – романтики, прогрессисты, но профессионалы с развитым чувством детали и формы.Вряд ли можно найти лучшее доказательство этому, чем здание Миноборонпрома Андрея Меерсона – монументальное кирпичное здание на углу 1-й Брестской и улицы Гашека.
Слева: фонтан перед ИНИОН был частью системы вентиляции, но благодаря ему здание напоминает работы классика модернизма Оскара Нимейера; справа: дом на Беговой (архитектор А. Меерсон, 1978) – редкое здание, мнения по поводу которого так сильно расходятся у профессионалов и горожан.
.
Обращенный к улице Гашека торец дома почти целиком глухой, лишь на уровне третьего этажа его разрезает продолговатая неостекленная лоджия с толстыми прямоугольными столбами из черного гранита, над лоджией видны два маленьких квадратных окошка. Фасад со стороны 1-й Брестской другой – здесь жесткий ритм оконных проемов, равномерные ряды квадратных окон сменяются узкими, с закругленными боковинами. В необычной пластике здания угадывается нечто от русского модерна, а можно усмотреть и сходство с архитектурой классика американского брутализма Луиса Кана. Реализация идеи с закруглениями потребовала от архитекторов немыслимой изворотливости: для утверждения проекта, рассказывал историк архитектуры Андрей Гозак, его вычертили в ортогональных проекциях, в которых не видно, что стены закругляются. Архитекторы пошли на обман, несмотря на вполне реальную угрозу карьере: за такие вещи выгоняли с работы, лишали должностей, исключали из партии. «Меерсон получал выговоры за каждый свой объект, – вспоминает Гозак. – На Беговой он выстроил свой знаменитый дом на ножках в духе Ле Корбюзье. Он каким-то обманом утвердил этот проект, но, как только выстроил это «корбюзьеанское» основание, стройку закрыли. А потом заставили-таки его выше панели повесить».
Вот и построенное намного позже здание ТАСС в Леонтьевском переулке сперва сегодня кажется невероятно монотонным – окна со скругленными углами высотой в два этажа производят впечатление, но они такие одинаковые… Но как трудно было сделать окна, какой смелости это потребовало – теперь уже не понять. Самая красота скрывается в переулках: округлый балкончик, изящнейшая эвакуационная лестница, пристроенная к глухой коробке конференц-зала.
Если Миноборонпром и ТАСС – примеры выдающейся работы с фасадами, то Музей Ленина в Горках Леонида Павлова – пример выдающейся работы с пространством и формой. Павлов среди лидеров советского модернизма занимает такое же место, какое Константин Мельников занимает среди авангардистов 20-х годов. Его архитектура – причудливое соединение брутализма и классики. Здание стоит посреди раскидистого поля. Если посмотреть на план этого сооружения, то вы увидите одиннадцать квадратов и один круг, сгруппированные в симметричный клин. Главный вход в музей украшает отдельно стоящий двенадцатиколонный портик из белого мрамора, имеющий пропорции куба, – это острие «клина».
Вверху: РИА-Новости (1980) часто сравнивают с американским памятником той же эпохи – построенным годом позже комплексом Бостон Сити Холл; внизу: Дворец Съездов в Кремле (М. Посохин, А. Мндоянц, 1961) стал доказательством того, что торжественно можно строить и без колонн.
.
Выстроенные за портиком глухие объемы – тоже кубические и облицованные тем же белым мрамором – экспозиционные залы. Зазоры между «кубами» остеклены. Таинственный круг на плане – это сердце музея, цилиндрический зал, в котором находится памятник Ленину. От вестибюля к упомянутому залу поднимается прямая четырехмаршевая лестница, устланная красной ковровой дорожкой, и фигуру вождя видно уже от входной двери. Неудивительно, что Павлов гордо называл это здание своим «Парфеноном» – конечно, ему повезло: партия просто не могла позволить себе продешевить на строительстве объекта с таким идеологическим содержанием. Но кто знает, будь на месте Павлова другой архитектор, смог бы он создать нечто столь же гениальное?
До недавнего времени проблема сохранения наследия советского модернизма общественность не слишком волновала – кажется, только угроза сноса здания ЦДХ ради строительства фостеровского «Апельсина» на его месте заставила обратить внимание на архитектуру этого периода. Теперь защищать советский модернизм становится модно, чему можно только радоваться. Это была «архитектура вопреки»: за каждым мало-мальски удачным, оригинальным произведением того времени стоят и вдохновение, и идеалы, и такие мытарства, которые современным зодчим, кажется, неведомы. И за одно это их можно уважать – со временем придет и понимание.