Ромео Кастеллуччи

Текст: Марина Федоровская


Первой премьерой электротеатра «Станиславский» еще до официального открытия стала постановка Кастеллуччи «Человеческое использование человеческих существ» – она и сделала итальянца одним из главных героев театрального мира России сегодняшнего дня. Port поспешил в гости к лидеру сценического евроавангарда.

То, что вы делаете, скорее перформанс. Вы действуете как сюрреалист, как концептуалист, как визионер, почему же вы оказались именно в театре?

Не знаю! Я учился на художника и старался оставаться в сфере визуальных искусств – у меня было несколько выставок. А потом мы с друзьями стали делать перформансы. И сейчас я уже не помню, как и когда эти перформансы превратились в театральные спектакли, но постепенно это захватило меня полностью.

Как вы все это придумываете? Какова механика появления образов?

Они не изобретаются. Их надо постоянно призывать, быть постоянно наготове, прислушиваться. Они везде, эти образы. Они не мои, они наши. Их просто надо заметить, материализовать. Собрать все вместе в человеческой картине, которой является спектакль, придать им форму и дать прозвучать. А остальное – дисциплина. Ничего спонтанного в театре нет, в этом я очень далек от исторических сюрреалистов. Для меня очень важно логическое построение, формула, близкая к алгебраической.

В связи с вашим театром часто вспоминают понятие «театр жестокости» Антонена Арто.

Жестокость, на мой взгляд – и Арто тоже так считал, – это не побои и не причинение боли. По Бодлеру, жестокость – это шок и способ с помощью неких болевых знаков и посылов пробудить не только зрителя, но и первобытный театр. Жестокость – очень тонкий элемент, его не всегда можно увидеть, это не совсем то, что показывают по телевизору. Для меня важно понятие «скандал». Я не рассматриваю его как нечто вроде провокации. В древнегреческой этимологии скандал обозначает камень, о который человек спотыкается во время ходьбы. Скандал сбивает с ровного шага, вынуждает подпрыгнуть и занять другую позицию. Поэтому для меня скандал – это нечто, что заставляет зрителя изменить точку зрения на что-либо.

Как вы отслеживаете уровень шока у зрителей?

Естественно, каждый спектакль имеет свою шкалу эмоций, такой график. И в каждом важно отрегулировать динамику, настроить ритм насыщенных и пустых зон. Если использовать музыкальную терминологию – пианиссимо, форте, аллегро, модерато, анданте, – можно и с их помощью расписать своеобразную партитуру эмоций во время спектакля. Вот эта волна, способность составить такую эмоциональную линию – я думаю, в этом и состоит работа режиссера. Есть множество стратегий, и у меня есть свои. И никогда я не думаю о зрительской реакции; я строю спектакль, опираясь на собственные ощущения зрителя.

Ваши спектакли и правда напоминают ритуал, и в определенном смысле актер у вас не самое главное на сцене.

В моем театре все элементы сценического действия равнозначны. В нем нет иерархии. Цель моей работы – накатить на зрителя эмоциональной волной, впечатлением. Артисты не важнее слов, освещения, звуков, изображения фрески, стоящего на сцене – все это одинаково важно для эмоциональной волны. Но это не значит, что актеры – куклы. Напротив, именно артисты, будучи человеческими существами, вступают в контакт со зрителями. Я никогда никого не заставляю что-то делать на сцене, мы всегда вместе с актерами приходим к конечному результату.

Как ваш подход воспринимают артисты московского театра?

В каждом из них чувствуется школа с огромными корнями и колоссальная глубина. В Европе этого уже почти не встретишь. Так, как здесь, никто уже не существует на сцене.

Год назад вы поставили этот же спектакль в Италии, и уже тогда в нем звучала музыка проекта Phurpa Алексея Тегина. Как вы его нашли?

Это любопытная история. Когда я хочу отключиться от всего на свете, я запираюсь дома и включаю на полную катушку тибетскую музыку. Я вовсе не приверженец тибетской религии, но эта музыка с ранних лет меня очаровывала. Однажды я искал что поставить и наткнулся на диск Phurpa. Включил и понял – это то, что мне нужно для работы. Я попросил найти их и узнал, что, к моему удивлению, они из Москвы. Они завершают спектакль горловым пением без слов – это довербальный уровень языка, который дает телу контакт с самим собой. Совершенно прекрасно.

А что для вас лично является чистым удовольствием?

Да я как все. Я люблю всем хорошо известные вещи. Вкусно поесть, например. Я ничем не отличаюсь от других людей. Я всегда настаиваю на своей обычности. Когда художник надевает маску прорицателя или учителя – это ложь. Художник не выше и не ниже, он такой же человек, как любой прохожий. Я один из толпы.