В зависимости от своих политических склонностей американцы, скорее всего, видят в этих социалистических символах анахронизм, китч или потенциальную угрозу своему жизненному укладу. Примерно из этих составляющих складывается тот образ Северной Кореи, который постоянно культивируют западные медиа. Действительно, мне показалось, что я попал в другой мир, но этот мир невозможно описать только тем небольшим набором слов, которые мы обычно используем, говоря о Северной Корее: социалистическая пропаганда, демонстрация военной силы и самоизоляция.
Я очень старался не допустить в свои работы слишком много этих клише, старался передать то, что я увидел, при помощи других визуальных средств и метафор, оставляя больше пространства для воображения, давая возможность зрителю достроить другую картину. Больше всего в Северной Корее меня поразило ощущение, что ход мировой истории там как будто притормаживает. Поэтому я и выбрал такое запинающееся название для проекта.
Мне всегда было трудновато принять идею Фукуямы о конце истории, о том, что западная либеральная демократия и капитализм – это финишная черта идеологической эволюции человечества. Эти общественные системы в их сегодняшнем виде очевидно нежизнеспособны по очень многим параметрам, не в последнюю очередь в своем отношении к окружающей среде. Социальные эксперименты могут предложить неожиданные решения, но это не значит, что я поехал в Северную Корею в поисках таких решений. Меня больше интересовал сегодняшний день их истории. Сейчас в Северную Корею проникает заметно больше культурного и технологического импорта из Китая, и это может спровоцировать удивительные трансформации.
По некоторым данным, количество сотовых телефонов в Северной Корее увеличилось в двадцать раз по сравнению с 2010 годом – это значит, что у большинства жителей Пхеньяна теперь в руках мобильник. Сотовые операторы там не позволяют никаких коммуникаций с внешним миром, но зато в каждом телефоне есть цифровая камера. Большинство владельцев телефонов впервые в жизни получили возможность делать снимки. Можно себе представить, как драматически меняется там сейчас отношение к фотографии как к медиуму. Меня очень увлекла идея поработать в такой уникальной культурной ситуации.
Возможно, я просто такой отстраненный человек. Честно говоря, я не думаю, что отстраненный – это правильное слово. Часто я выбираю те или иные приемы для того, чтобы подчеркнуть долю художественного вымысла в моих работах. Я в этом смысле ненадежный свидетель, часто мои формальные решения не соответствуют, скажем, профессиональной этике фотокорреспондента. Это могут быть и цифровые манипуляции с изображением, и добавление сюрреалистических мотивов, и абсурдистские короткие рассказы, которыми я снабжаю фотографии. Как художник, я экспериментирую с визуальным и концептуальным языком, чтобы поговорить о вещах, которые меня волнуют.
А девушки в красных галстуках – прямо как наши пионерки – они позируют или это случайный кадр? Есть ли за снимками реальные истории?
Взаимодействовать с местными жителями было трудно по многим причинам. Я путешествовал вместе с гидами, которые были при мне постоянно. У меня было мало возможностей заговорить с обыкновенными людьми, а не с участниками специально срежиссированной презентации страны, которую мне показывали. Я привел своих гидов в замешательство тем, что поехал на две очень похожие экскурсии подряд. Мне было интересно посмотреть, как эти два представления будут отличаться друг от друга. Мои фотографии были сделаны в тихие моменты перерыва в спектакле, антракта, когда участники расслаблялись и жизнь как будто возвращалась в естественное русло. За некоторыми снимками действительно стоят свои истории, но они не всегда напрямую связаны с тем, что эти образы рассказывают зрителю. Это вообще одно из свойств фотографии.
Интервью: Мария Рогулева
Фотографии: Matthew Connors