В 2014-м Марина Васильева успела сыграть главные роли в одном из лучших российских фильмов года «Как меня зовут» и в одной из самых громких театральных премьер – спектакле «Конармия». Накануне выпуска из Школы-студии МХАТ и вступления в неопределенность будущего Марина окунулась в прошлое, побывав в родном Пскове.
На людей в черном обрушиваются удары EBM и индастриала, побуждающие к рождению движения из духа музыки и порядка из хаоса, – в четыре утра вечеринка Discipline, одно из лучших событий для ценителей суровой электронной танцевальной музыки без лишних атрибутов столичной клубной жизни, только набирает обороты. В уютной тьме самозабвенно танцует девочка со светлым каре, и кажется, что где-то я ее уже видел. В «Как меня зовут» Нигины Сайфуллаевой, одном из лучших российских фильмов прошлого года, хорошая девочка Оля копит разочарование и обиду, а потом отчаянно срывается, следуя старинному завету юности: желая наказать окружающих, навреди себе. Это та же девочка – актриса Марина Васильева, студентка Школы-студии МХАТ из класса Дмитрия Брусникина, который окрестили «брусникинцами» (см. Port №10), настолько они похожи на готовый новый театр. В этом коллективе не принято выделять звезд, но Марину сложно не заметить – в «Конармии», которую по мотивам рассказов Бабеля поставил Максим Диденко, выходец из театра Derevo, она не произносит ни слова, только невесомо перемещается по сцене, завернутая в красное полотно, как будто с фрески сошла.
Встречаемся после спектакля – нет, живой человек, из плоти и крови, явно устала (за показом последовали два часа разбора), ни на долгий день, ни на поздний час не жалуется, в обсуждение актуальности происходящего на сцене ввязывается, словно продолжает пять минут назад прерванный разговор. «Попадание во время – это главная тема для Брусникина. Мы же пришли на первый курс в 2011-м, и зимой началось – ты-тыщщщ, митинги, площади, Болотная. Мы были везде, а потом Юра Квятковский (режиссер хип-хоп-оперы «Копы в огне» и спектакля в жанре променад-театр «Норманск» преподает на курсе. – Прим. ред.) пришел и предложил вместо обычного для второго полугодия наблюдения за людьми делать вербатим. И мы пошли на улицу, брали интервью. Чувствовали важность момента, нахождения в «нужном времени», ответственность, еще «серебренниковцы» рядом, которые всем курсом на митинги ходили, и мы такие: «Да, мы тоже!», мы чувствовали себя такими сильными, значимыми. А потом все немножко подсдулись, но я иногда думаю: «А если бы еще больше людей? Еще бы времени? Что-нибудь изменилось бы?» И я склонна думать, что нет. Не знаю, что должно произойти. Должно Путина не стать, но тогда непонятно вообще что будет. Из двух зол выбирай меньшее?»
Мы вышли на улицу и поняли, что помимо нас есть еще миллионы человек с похожим отношением к происходящему вокруг. А потом нам говорят: «Вот дело Достоевского». Мы читаем «Бесов» и думаем: «Политические «пятерки», что?!» Все читают и ужасаются, и опять, тщщщщ, «Конармия», гражданская война, Украина, Россия. Дщщщ! И все это строится, строится в голове. Причем я знаю, что Макс Диденко захотел сделать с нами «Конармию», еще когда мы на втором курсе были, так что это не спектакль на злобу дня.
Есть на курсе и ребята, кому это не близко, у которых, допустим, родители связаны с какими-то крупными компаниями или с политикой, они, быть может, изнутри что-то про это знают, в их семьях другие настроения, и они говорят: «Не будет Путина – будет еще хуже, просто поверь мне».
И ты реально сидишь и думаешь: «Не было бы хуже». В общем, в последнее время это самая острая тема: перед каждым спектаклем, на каждом нашем собрании, общей встрече речь обо всем этом заходит, и Брусникин говорит: «Сейчас такое время, вы растете, формируетесь, выпускаетесь, это очень важный момент – просто смотрите вокруг».»
Тут-то и подкрадывается: «О, боже! Нужно заработать денег, нужно иметь капитал!» Ну и нужна ли была эта борьба с собой, чтобы теперь согласиться на сериалы, на мелодрамы, на романтические комедии, на ремейки советских фильмов, на «Елки-10, 12», на «Любовь в большом…» как там? Сразу же понятно, как это будет, что бы там ни говорили: «А вдруг ты не знаешь, какое видение у режиссера!»
Видение? В большинстве случаев после первой страницы сценария уже все понятно. Но ты говоришь: «Ладно», встречаешься с режиссером, он тебе что-то рассказывает и худшие опасения подтверждаются. Могла бы Марина уклониться и от «Как меня зовут», но зацепили Нигина и история про непростые отношения дочери с отцом. «Хотя плохих отношений у нас с папой никогда не было, но то что мне не хватало его внимания, когда я росла, это точно.
Наверное, когда мы дрались со старшим братом, папа мог бы иногда Максиму сказать: «А ну не трогай ее», но это говорила только мама. Зато папа говорил: «Девочка должна ночевать дома», а я как бы и не против. И я всегда ночевала дома. Хотя и обижалась потом, что чересчур строгий папа не разрешает мне ходить в клубы. Сейчас уже думаю, что и слава богу, спасибо, папа. Помню единственный свой визит на вечернюю дискотеку, куда ходили девочки из класса: публика непонятная, веселье странное. Зато в Москве как-то раз попала на «Дисциплину», а как ушла оттуда, уже не помню. Не напилась, ничего такого, но наверное в этом есть что-то животное, вот этот бит, дыщ-дыщ-дыщ, и ты уже ничего не понимаешь… Иногда нужна эта разрядка. У тебя копится, копится, копится, и лучше это не выливать на окружающих, а пойти и потанцевать.»
После февральских показов «Конармии» Марина приезжает в Псков, почти все попытки встретиться со старыми друзьями проваливаются, зато визит в школу оборачивается странно прекрасным смешением семейной встречи со съемками: сначала все пьют чай, а потом на сцену направляется свет, выкатывают дымовую машину, открывают спортзал. И во всем этом ни капли официоза – как будто оживает советское кино про прекраснодушных школьников и посвятивших себя им учителей. Запредельная открытость Марины на грани детской наивности и гуманистического воспитания получает объяснение. «До пятого класса я училась в гуманитарном лицее, ходила в театральный кружок, вела концерты какие-то. Помню, как-то маме сказали, что я такую там лису сыграла, что нужно дальше продолжать, проложить, так сказать, дорожку. И мама, видимо, серьезно к этому заявлению отнеслась. Оправила меня летом на море, съездила я в детский лагерь, возвращаюсь – а уже учусь в другой школе. Эта школа разделена на гимназию и на творческое отделение, которое в свою очередь делится на несколько направлений – я училась на театральном. В восемь уроки начинаются, в три заканчиваются – и понеслась: потанцевать, попеть, потом, допустим, репетиция детской сказки с шести до девяти, а потом еще нужно какую-нибудь песенку записать.
Домой приходишь совсем поздно. Многие пере ходили на другие отделения, просто чтобы приходить домой пораньше, так что к старшим классам нас в театральной группе осталось трое: я, подруга Алена и однокурсник Степа. Ну и еще шестиклассники. Втроем мы толком уже ничего не могли сделать, так что просто зависали в школе. Лучшие дни – это когда нас вместе выгоняли с уроков, мы приходили в наш театральный кабинет на первом этаже, а там ковры, диваны: хочешь – спи, хочешь – ешь, хочешь – лежи. Сначала я там делала уроки, потом мы просто дрыхли. Туда приходишь и пропадаешь, тебя никто не достает, там всегда Наталья Юрьевна, с которой можно о чем угодно поговорить, и она всегда поддержит. Считаю ее и Романа Юрьевича, моих театральных педагогов в школе, вторыми мамой и папой.»
На школу приходилось время с сентября по май, но летом начиналась еще одна жизнь – у бабушки с дедушкой. «Дед у меня – священник. Раньше был боксером, пловцом, тренером по гребле на байдарке, на каноэ, потом стал священником. А внучка в актрисы подалась – грешно, я бы так сказала. Все время меня спрашивает, часто ли я хожу в церковь, когда последний раз была. Я говорю: «Дедушка, давно». И он по голове так стукнет в шутку, но со значением: «Плохо!» Хотя раньше прям ругался-ругался, сейчас говорит: «О, артистка приехала, артистка приехала».
В моем детстве они жили в другом месте, называлось оно Михайловский погост, очень мне там дом нравился. Этакий трехъярусный терем. Бабушка сама пекла просфоры, и внизу были холодные комнаты, куда мы не заходили, а только заглядывали – там стоял такой огромный чан. Этот дом врезался мне в память. Летом мы туда уезжали, и все находили там друзей: и старший брат, и я, и мелкий за нами бегал. И там были все эти мои любимые собаки, всякие кролики, козлики, коровы. И был еще огород прям вокруг дома, и очень длинный подход к нему, а зимой пруд замерзал. У меня столько историй оттуда, столько шрамов на теле.
Однажды с братом сколотили плот, ну он сколотил, решил меня прокатить – я наступила на гвоздь, он меня нес на руках. Мы прятались в сеновале от мамы, а бабушка потом ругалась, что коровы не будут есть сено. Мы собирали колорадских жуков с картошки, там я училась ездить на велосипеде – все-все было оттуда. Я же никогда не была такая девочка-девочка, хотя в куклы и играла. Но больше всего мне нравилось за старшим братом бегать, он меня поэтому терпеть не мог, наверное.
Мне было очень интересно, куда он там уходит постоянно, все время хотелось пойти с ним, с его друзьями, а для него же я была мелкая сестра, за которой нужно все время следить. И поэтому мы все время дрались. И конечно, я все время ябедничала маме на него, а он меня за это колотил. Хотя меня это не останавливало до какого-то момента… Ой, вспомнила. Как-то раз он ругал меня матерными словами, а я решила их все записать и показать маме. Только он сделал то же самое, и ему мама тоже поверила, хотя я ничего такого не говорила. А может и не поверила, но сказала: «Я не буду разбираться, кто что сказал, кто не сказал».
В итоге мы сидели на кухне и запивали компотом эту бумагу. Сейчас у него уже семья-семья: жена, маленькая дочка. Она родилась, когда я уезжала учиться, и они целый год ждали, чтобы я стала крестной. Пожалуй, Марина могла бы сыграть Бекки Тэтчер, а может, даже и Тома Сойера или Гекльберри Финна.
«Мы в нашей троице все шутили, что вот через пару лет меня привозят, а я такая: «Я во МХАТе». Стебались надо мной, а в итоге так и получилось. Господи, я сейчас все это вспоминаю, я была такая… Плакала на каждом шагу. Например, мне советовали: «Не надо говорить на прослушивании, что ты где-то там училась». А где я училась? Играла в детских спектаклях в школе. «Все равно не говори!» И я не говорила. А во МХАТ пришла, там сидит Брусникин и спрашивает у всех: «А вы какие книжки читали? А вот вы? А какую музыку любите? А ваши родители кем работают?»
Потом поворачивается ко мне и говорит: «Марина, а чем ты до поступления занималась? Что ты в школе делала?» И я сразу рыдать: «Мне сказали не говорить, что я в постановках для детей играла Бабу-Ягу». Перепугалась, что если начну юлить, выдумывать, стану красной как помидор. Всем почему-то было смешно, а я подумала: «Ну все, запороли мне мое поступление». И потом конкурс, он в один день проходит и в МХАТ, И в ГИТИС. Я с утра была у Каменьковича, а потом прибежала во МХАТ и ждала результатов до вечера.
Прибегают ребята из ГИТИСа и говорят, что там меня назвали в числе поступивших, и тут тоже выходят и мою фамилию объявляют. Меня сразу же выталкивают на учебную сцену, и Марина Станиславовна Брусникина говорит: ”Васильева!“ У меня голос на писк переходит: «Да, это я!» – «Ты у нас или у Каменьковича будешь учиться?». Ну я опять в слезы – рыдала везде где только можно. Побежала потом к Каменьковичу в ГИТИС, застала его в дверях, снова плачу: «Простите, я так хочу к вам, но мне сказали, что лучше во МХАТ». Он меня еще утешал: «Ты молодец, правильный выбор, у нас общежитие далеко, там тараканы бегают, а у вас хорошо, в центре на Белорусской живете, у тебя стипендия будет хорошая».»
В актерской игре Марины не видно ни намека на плаксивость, зато в избытке смелости, причем не безрассудного желания ринуться сломя голову, а какой-то уверенной смелости. Ведь даже раздеться на сцене или в кадре можно по-разному.
Максим после этого показа сказал: «Да, я никогда не стану прежним». Помолчал и добавил: «Вы меня шокировали». А он ведь с нами работал два года назад, мы на втором курсе были такие дети-дети, он на нас кричал: ”У вас никакой дисциплины! Я не буду играть на школьной балалайке“ и через слово мат… Ну ты должен понимать, у него школа театра Антона Адасинского Derevo, он нам рассказывал, как они три месяца жили в тренинге без еды и без воды, спали на бетоне, а мы дрожали: «Боже, нас ждет это».
Он очень жесткий, но мы подросли и как-то нашли общий язык, когда «Конармию» делали. А я перестала бояться. Вот что! Ты спрашивал, как я изменилась за эти четыре года? Вот! Некоторые в жизни открываются и несут потом это на сцену, а у меня наоборот. Мне важно сначала открыться на сцене, а потом я уже и в жизни чувствую себя по-другому.» «Все ходят и шепчутся: «Ой, сегодня такой показ, ужас какой-то, я сегодня голая выйду на сцену». И сначала: «Я здесь прикрою, тут прикрою». Но как-то так получалось, что прикроешься – и нет смысла выходить тогда».
Текст: Владимир Лященко
Фотографии: Юлия Спиридонова
Стиль: Елисей Косцов
Ассистент стилиста: Анна Ким
Благодарим гостевой дом «У Покровки» и гостиницу «Рижская» за помощь в организации съемки.