Как ваш день?
Отлично, я сейчас за рулем, еду играть концерт на юг Германии, за окном отличная погода, я расслаблен – идеальные условия для разговора.
Музыку в дороге слушаете?
Обычно, да. Собственно, чаще всего музыку я слушаю именно в дороге – у меня в машине лежат собственные записи, и я работаю с ними в пути: переслушиваю концерты, новый материал, что-то сочиняю на ходу. В остальное время это может быть и электронная музыка, и классическая, и хип-хоп. Иногда просто включаю хип-хоп-радиостанцию – всё зависит от настроения. Я открыт влиянию очень разной музыки: от даба и регги до техно – любая музыка с интересным звуком и располагающим к танцу ритмом хороша для меня.
Что сыграете в Москве?
Основная часть программы выстраивается по мотивам моего последнего альбома «Abandoned City», но звучать будут не непосредственно те же композиции, а своего рода ремиксы, вариации на темы с альбома. Также я сыграю несколько более ранних произведений с Московским ансамблем современной музыки: несколько композиций сыграет струнный квартет, несколько вещей мы исполним вместе. Быть может, именно струнным квартетом мы и откроем московское выступление – мне нравится начинать иногда с более классического звучания, и атмосфера церкви к этому располагает. Ещё будет композиция «Don’t Forget», которую я написал в начале года, она пока не издавалась и была исполнена только однажды, в Москве сыграем её во второй раз.
Насколько сложно каждый раз подготовить новый инструмент в новом месте?
В моей музыке как раз очень важна эта случайность. Это и вызов для меня, и часть моего подхода. Новое звучание в новой среде это прекрасно. Например, в прошлый свой визит, я был в церкви, где состоится концерт, и знаю, что в ней очень сильное эхо, звук отражается особым образом. Соответственно, некоторые вещи я не могу сыграть в этом пространстве – не стану использовать ударные, не стану играть композиции, в которых много движения. Подстраивать программу под пространство и под исполнителей это интересная часть работы. Например, в Германии многие коллективы не привыкли играть современную синкопированную музыку, потому что их репертуар состоит из классики, а там совсем другой ритмический рисунок. Но я играл эту программу со многими ансамблями и опыт был удачен.
Для вас важны только акустические параметры среды и исполнительский фактор, или на музыку влияют такие качества места, как его история, общественное устройство, политическая обстановка?
Всё вместе. Честно говоря, я стараюсь почувствовать состояние страны сразу по прибытии – напряжение, например, сразу можно уловить. И это не значит, что люди будут недружелюбны, чаще всего они дружелюбны, но всегда есть разница между местом, где живешь, и местом, куда приехал. Впечатления получаешь уже в аэропорту, когда попадаешь на пограничный контроль. Где-то тебя могут подолгу досматривать и расспрашивать о цели визита, где-то кивнут и быстро поставят штамп. Даже эта разница в итоге влияет на музыку, которую я пишу, на то, как я импровизирую во время исполнения этой музыки. Есть, конечно, и более важные вещи, я интересуюсь общественной жизнью, тем, что происходит в мире, в местах, которые я посещаю, читаю газеты – люблю информированность.
А какие-то ожидания в этой связи у вас возникают? Например, чего вы ждете от России?
Когда в прошлом году я приезжал играть в парк «Музеон», многие ожидания оказались неверными: например, я ожидал более замкнутых людей, думал, что они будут опасаться говорить со мной, теперь же я намного более расслаблен, поскольку в прошлый раз встретил множество замечательных, открытых людей, это было прекрасно. В целом, думаю, люди это главное, по чему стоит оценивать страну. Даже если правительство в их стране оказалось неудачным, или президент странный, или, как в нашем случае, канцлер. Многим не нравится Ангела Меркель, но она не является представителем меня как личности.
«Вещь Штифтера» / Photo by Alper Çuğun
Вы живете в Дюссельдорфе, что это за место?
Если вы посмотрите на список самых известных современных художников из Германии, семеро будут из Дюссельдорфа. У нас очень богатая история: от старых мастеров до Дюссельдорфской академии художеств, в которой, например, учился и преподавал Йозеф Бойс, а в более позднее время из нее вышли такие фотографы, как Андреас Гурски или Томас Руфф. Художникам, да и вообще людям искусства очень повезло – в небольшом Дюссельдорфе живут представители многих семей промышленников, это богатый город, а значит здесь много коллекционеров, люди тратят деньги на искусство. С музыкой тоже всё хорошо – достаточно вспомнить Kraftwerk, Neu!, La Düsseldorf.
Вы упомянули Бойса и современное искусство, насколько важна перформативная и визуальная составляющие в ваших концертах? Подготовленное пианино это вещь, которую важно не только слушать, но и видеть?
О, да, это очень важный аспект. Во время живого исполнения людям становится интересно, как всё устроено, и мне нравится, что после концерта они поднимаются на сцену и исследуют инструмент, чтобы понять, как появлялось то, что они слышали. Они спрашивают: «А этот звук откуда? А тот?» И я не воспринимаю себя в качестве мага или иллюзиониста, я исследую звук, его изменчивость, мне интересен отклик на мои поиски. Многие звуки не воспринимаются людьми, как часть музыки.
Представьте, что вы каждый день ходите на работу в офис одним и тем же маршрутом, а в один прекрасный день дорога оказывается перекрыта, и вам приходится проявить пластичность в поиске нового пути. Так же подготовленное пианино заставляет людей по-новому воспринимать музыку, составляющие её звуки. Иногда я показываю людям, как выглядит то, что они слышали, иногда оставляю их с этим вопросом, чтобы они потом подошли к инструменту и попытались узнать ответ.
Мне это напомнило «Вещь Штифтера» театрального режиссера Хайнера Геббельса, где инструменты были встроены в сложное механико-акустико-визуальное действо, по окончании которого зрители еще долго ходили вокруг замершей машинерии.
Да, подход в чем-то похожий, и он не новый, то, что делаю я, например, делал еще учитель Джона Кейджа – Генри Коуэлл в начале XX века. Но тогда это было подобно панк-революции, потому что таким образом он шёл против сложившегося порядка. Теперь это уже никакой не протест, эта составляющая ушла, осталась сама работа со звуком, возможность извлекать из инструмента звуки, которых никогда не слышал. Это то, что имеет смысл исследовать и открывать, как открываются новые пространства. В этом смысле «Вещь Штифтера» это путешествие в том числе и в этом направлении, поскольку Геббельс использует в своей работе, звуки из внешнего мира, из окружающей среды, звуки, которые обычно не воспринимаются, как музыка.
О том же писал и Кейдж в своих теоретических работах. Например, дребезжание, «посторонние» шумы – то, что обычно вычищают из записей, в «Вещи Штифтера» неожиданно оказывается частью музыки. Думаю, в каком-то смысле всё есть музыка: вот я сижу в машине, слышу шум колес, вибрацию мотора – я окружен звуками, и в них даже можно найти ритм. Кто-то был бы рад избавиться от этих звуков, как от помех, но мне они все интересны.