Незадолго до 5-й Московской международной биеннале молодого искусства мы предложили куратору основного проекта Надиму Самману и комиссару Екатерине Кибовской обсудить то, ради чего делается выставка, и как в целом развивается современное искусство.
Участники круглого стола: комиссар 5-й Московской международной биеннале молодого искусства Екатерина Кибовская и куратор биеннале Надим Самман
Марина Федоровская: Как началось ваше сотрудничество? Как вообще все началось?
Екатерина Кибовская: Экспертный совет выбирал куратора в рамках закрытого конкурса – по приглашениям. Мы разослали около 80 приглашений кураторам, получили 20 ответов с заявками, и среди них была идея куратора Надима Саммана Deep Inside. Она показалась нам наиболее сильной и релевантной ситуации. Мне интересно, как изменилась она в понимании Надима, который писал ее почти год назад, в прошлом сентябре. Надим, вот скажи, что ты думал при ее создании и чего ожидал от нас?
Надим Самман: На протяжении последних десяти лет я гостил в России по меньшей мере раз в год и следил за московской арт- сценой все время. Я даже сделал здесь одну выставку, в галерее на Солянке в рамках предыдущей Биеннале молодого искусства. Я всегда мечтал сделать большую выставку в Москве, и это приглашение стало для меня очень и очень приятным сюрпризом. Где-то за год до этого меня познакомили с Екатериной в Вене, где я тогда жил и работал. Выяснилось, что она видела мои выставки: в павильоне Антарктиды в Венеции, некоторые другие, а я был знаком с теми проектами, которыми занималась Катя. И через семь-восемь месяцев я получил приглашение сделать концепцию для молодежной биеннале. Работать с институциями вроде ГЦСИ и ММОМА – большая честь для меня, я рад предложить российскому арт- сообществу что-то свое. ЕК: Надим, ты изучал русское искусство, московский концептуализм, работал с художниками из России…
В работе над Биеннале молодого искусства не было ли у тебя сожаления, что нельзя задействовать художников, у которых тоже есть молодое искусство по идеям, но по возрасту они не проходят (по условиям Биеннале принимались заявки художников до 35 лет. – Прим. Port).
НС: Да, я изучал историю современного русского искусства с 70-х годов по настоящее время, у меня есть кандидатская работа о русских художниках, живших в 80–90-е в Нью-Йорке, вроде Кабакова. Русское искусство находилось в центре моего образования, и поэтому возможность привнести в это сообщество что-то свое – большая честь и интересная задача. Но если вас интересует что-то одно, это не значит, что нет ничего другого. Мне кажется, моя уникальность в качестве куратора этого проекта и заключается в том, что я знаком с российским искусством, но в то же время хорошо представляю себе художественную сцену в Берлине, в Лондоне. А повторять прошлое, если на этом не строится вся концепция, не стоит – оно в любом случае уже никогда не будет прежним.
МФ: То есть Биеннале молодого искусства будет похожа, скорее, на исследование, чем на выставку?
ЕК: Нет, скорее, это будет эффектная выставка, чем исследовательский проект, потому что художники сфокусированы больше на различных техниках, которые объединяются в тему, а уже затем исследуется эта тема. На выставке будет много материальных объектов, которые можно увидеть, потрогать и ощутить. Последняя Московская биеннале современного искусства была очень концептуальной, на ней было много дискуссий и воркшопов, ну а мы делаем совершенно другого типа проект.
МФ: А какие были критерии при отборе художников для главного проекта? Не было ли у вас расхождения во мнениях?
НС: Мы получили 2044 заявки из более чем 80 стран, и я прочел каждую из них. Это невероятно – Эквадор, Бангладеш, Китай, Ангола, Иран… У нас даже очень молодой художник из Багдада был. Судя по всему, молодежная биеннале вызывает большой интерес у художников во всем мире.
ЕК: Надим, а каковы были твои критерии при выборе художников? Только ты лучше всех знаешь свою концепцию. Вот у меня были возражения по некоторым заявкам, а что было важно для тебя при отборе?
НС: Я искал максимально современное искусство. Я думаю, мы живем в интересное и сложное время и прямо сейчас переживаем технологическую, четвертую индустриальную революцию, во время которой все меняется: cети, биотехнологии – все это меняет человеческое тело, экологию, окружающую среду. Мы наблюдаем фундаментальные сдвиги, происходящие в науке. Одновременно интернет влияет на все: на социальные структуры, экономику – тот же Uber или air b’n’b на глазах у нас меняют рынок. Технологии приводят к глобальным изменениям, и, я думаю, молодым художникам необходимо осмысливать это и выражать свое критическое мнение на этот счет. Я искал художников, которые пытаются думать на тему перемен и сдвигов, возникающих в культурном и технологическом пространстве.
Комиссар Молодежной биеннале Екатерина Кибовская, 10 марта 2016 года, кафе КМ20
ЕК: То есть ты считаешь, что современное означает научно ориентированное или, скажем так, технологически эффективное?
НС: Современность определяется технологическими изменениями и я хотел увидеть именно это. Но художники не обязаны высказаться на актуальную тему лишь с помощью высокотехнологичных медиа. Их работы должны гармонировать с темой новых проблем, возможностей и задач, возникающих в мире.
ЕК: Есть известная работа Дугласа Коупленда с надписью I miss my pre-internet brain. Ты не чувствуешь временами этой ностальгии по эпохе до интернета? Мы с тобой ровесники, но я иногда думаю: «Когда не было Google, мне не приходило в голову искать информацию о человеке сразу после знакомства», и мне иногда хочется попробовать жить без интернета.
НС: Скучать по пре-интернет-ментальности или состоянию разума мне не кажется логичным, потому что сегодня невозможно представить себя вне этой системы глобального трафика товаров, услуг, экономики и информации. Просто невозможно представить себе кого-то, кто сейчас был бы отрезан или независим от этой системы. Вы можете найти в Google Earth любую точку мира – просто кликните на нее и смотрите. Вся эта история – она не про интернет, а про все более интенсивную всеобщую интеграцию всех пространств, и это немного тревожно. У нас нет выхода. Мы глубоко вну- три этого состояния. Deep Insidе.
МФ: Если максимально приземлить это понятие «глубоко внутри», то внутри чего конкретно?
НС: Главный образ, который меня интересует в этой связи, это черная дыра, какой мы ее понимаем, которая поглощает все безвозвратно, и мы не совсем понимаем, куда все исчезает. Теоретически – никуда. Но недавно НАСА зафиксировало извержение рентгеновских лучей из черной дыры. Кажется, Стивен Хокинг не так давно сказал, что теперь верит, что если попасть в черную дыру, вы не исчезнете безвозвратно, а выйдете из нее в новой, параллельной вселенной. Наука продолжает создавать все новые и новые трещины у нас под ногами, расшатывая то, в стабильности чего мы не сомневались, включая наши собственные идентичности, социальные институции, идеи о том, кто такой человек. Мы, как Алиса в Стране чудес, продолжаем падать в кроличью нору.
МФ: Многие в мире считают, что Россия тоже нечто вроде черной дыры…
НС: По моему опыту работы с художниками из России, я вижу, как здесь все отличается от западных представлений. Несмотря на то что происходит сейчас с судебными кейсами относительно некоторых художников, я думаю, в России очень серьезно относятся к искусству. В том смысле, что люди верят в искусство. В Англии – с позиции моего личного опыта, я жил там десять лет, – искусство среди прочих несет в себе развлекательный момент. А в России сохранилась вера в то, что искусство может изменить мир. И не только искусство, но и литература, поэзия. Я не встречал никого кроме русских, кто просто так бы декламировал стихи. Русские просто могут немного выпить и начать внезапно читать стихи. И это важно.
Куратор 5-й Московской международной биеннале молодого искусства Надим Самман, 10 марта 2016 года, кафе КМ20
МФ: Есть такое клише молодежное – «надо попробовать все». Как вы работаете с границами в художественном контексте, пробуете все?
ЕК: Я видела, как Надим отбирает работы для выставки, и даже почувствовала себя взрослой, потому что некоторые работы в самом деле будто детские или сумасшедшие, по крайней мере для меня, но Надиму они нравятся, он по-настоящему их понимает. Так что вы увидите несколько работ, которые лично для меня слишком бунтарские или слишком девиантные, мы даже немного поспорили из-за них, но Надим их защитил.
НС: Нужно быть немного авантюристом, но помнить о границах. Мы к этому и стремимся – быть юными и взрослыми одновременно, так что выставка получается серьезная во многих отношениях. Это как на концерте: нужно донести идею композитора, но есть место и для экспрессии и небольшой импровизации. Если все произведение должно быть отчеканено, почему бы его не поручить машине? Выставка будет немного «грязной», физически или интеллектуально, чуть грубоватой или даже немного идиотской.
МФ: В одном из интервью вы сказали о правах произведения искусства и художника. Как вы считаете, существует взаимосвязь между правами художника и правами зрителя?
НС: Художники не социальные работники, они не представляют государственные услуги. Я так понимаю, вопрос в том, должны ли художники думать о том, что интересует аудиторию, работать на нее. Я думаю, совсем не обязательно, чтобы то, что они делают, интересовало всех. Трогает ли работа кого-нибудь, может ли она изменить мир? По-настоящему значимые произведения искусства не ищут себе аудиторию, они формируют культурную действительность, саму культуру. Если у аудитории есть претензия вроде «я пришел на выставку и мне не понравилось», я понимаю такую позицию – это может произойти в любой стране, в любое время, в любой галерее мира. Но если дальше следует вывод: «ОК, это банально, глупо и ужасно, и поэтому искусство – это ерунда», тогда вы переступаете черту своей логики.
Например, если вы заходите в музыкальный магазин и с закрытыми глазами выбираете наугад пластинку, вставляете ее в проигрыватель и оказывается, что это, например, бой-бэнд One Direction, вы же не скажете: «Я послушал очень плохую пластинку, поэтому музыка – это фигня». Но почему-то в мире искусства подобная логика все еще циркулирует. Люди думают, что они осведомлены о мире современного искусства намного больше, чем на самом деле. Если вам кажется, что работа могла бы быть лучше, сложнее, интереснее, тогда возьмите и сделайте, как считаете нужным.
Лучшая форма критики – это творчество. И я думаю, художники – это те люди, которые решаются показать, предложить, решить, каким должно быть искусство. Они предлагают вам свое понимание того, что может считаться искусством. И если вы не находите это видение достаточно убедительным, вы можете предложить свое.
Беседу вела Марина Федоровская
Фотографии Юрий Чичков