Нормы шариата и рассерженные горожане, грандиозное персидское наследие и искусственно выведенная мораль – этим ли живет нынешний Тегеран и его предместья? Port отправился на Ближний Восток в поисках ответов.
[one_third first]Текст Ирина ГордиенкоФото Алексей Кузьмичев [/one_third][one_third][/one_third]
Религиозность и безразличие к воле Аллаха безболезненно могут сосуществовать только за закрытыми дверями частной жизни
Несколько лет назад моя подруга вышла замуж за иранца. Знакомые шептались: «Террорист. Средневековье. Мрак». Спустя некоторое время она вдруг поняла: рассуждая о «стране средневековых нравов», все знакомые отождествляли Иран и Ирак.
Эта широко распространенная погрешность в одну букву подменяет одну реальность другой, той, о которой во внешнем мире мало кто имеет представление. Это и неудивительно. В 2002 году Джордж Буш-младший внедрил новый политический термин: Axis of Evil – «Ось зла». Под ней подразумевались «террористические» государства, которые «угрожают идеям демократии и миру во всем мире». Иран в этом перечне занимает одно из самых почетных мест, ассоциируясь в массовом сознании с терроризмом, диктатом и мракобесием.
Точкой невозврата в современной истории Ирана стал не официальный день празднования исламской революции, а «черная пятница» 8 сентября 1978 года. Во время демонстрации против политики шаха войска неожиданно открыли огонь по безоружным людям. Итог: несколько тысяч трупов. С того момента протесты приняли систематический характер, а крах монархии стал лишь вопросом времени. Последний шах Ирана Моххамед Реза Пехлеви совершил две главные ошибки, стоившие ему трона и страны: излишне увлекся «игрой в солдатики» и дружбой с Соединенными Штатами Америки. На оборонные нужды он тратил все нефтяные миллиарды, американцы хозяйничали в стране, как у себя на ранчо, большая же часть иранцев жила за чертой бедности, не умея ни читать, ни писать.
Исламская революция февраля 1979 года привела в восторг европейских интеллектуалов. Философ Мишель Фуко бросил все и прилетел в Тегеран, чтобы лично быть свидетелем «революции духа в мире бездуховности». За право публиковать его иранские репортажи соперничали ведущие газеты. «Исламская революция и исламское правление стали средством возвращения морали и этики в политическую жизнь. Религия, проникнув глубоко в сердца людей, сумела выполнить свою роль и поднять народ против правительства, которое обладало самыми мощными вооруженными силами и пользовалось поддержкой США. Иранская революция наглядно показала волю общества. Ислам в Иране не был опиумом для народа. Но был душой бездушного мира», – упивался Фуко.
С тех пор прошло 35 лет. Исламская республика Иран – самая молодая страна Ближнего Востока (не говоря уже про старушку Европу и даже Новый Свет). Из 80 миллионов населения около 60% – люди до 35 лет. И они в прямом смысле наследие революции. После свержения шаха в стране было запрещено все, что до этого так долго насаждалось: западный кинематограф и западная музыка, ТВ и радио, клубы и дискотеки, а также контрацептивы и аборты… Когда власти спохватились, было уже поздно: без того бедствующую молодую республику, втянутую в войну с соседним Ираком, накрыл демографический взрыв.
Мы мчимся по хайвею в сторону города. Вокруг полупустыня, горизонталь желтых пространств лишь изредка нарушают аршинные плакаты рахбаров, духовных лидеров революции (покойного имама Рухолы Хомейни и нынешнего – Али Хоменеи), да остовы строящихся мечетей. Впереди пробка: не спасают ни широкие дороги, ни десятки автомобильных эстакад. В Иране использование частных автомобилей имеет особый порядок: одни имеют право ездить за рулем только по четным числам, другие – по нечетным. Изменению этот порядок не подлежит ни при каких, даже экстренных обстоятельствах.
Было время, когда Иран славился своим автопромом. Обилие и высокое качество продукции совместных предприятий с французами и немцами позволяли автопрому быть вторым по значимости (после нефти, разумеется) производством в стране. Но десятилетия санкций оста- вили иранское автомобилестроение в конце 70-х, импорт же пока практически невозможен. Поэтому сегодня дороги переполнены машинами юрского периода автомобилестроения и мопедами, на которых, кажется, разъезжали еще отцы нынешних иранских пенсионеров. «Хорошо, что предупредила заранее, я на днях уезжаю в Дубаи, у меня персональная выставка там открывается. В Токио еще нужно, у меня там новый клиент появился», – говорит Али Хосейн. Джинсы, толстовка, кеды и проволочная оправа очков – Али 30 лет, и он типичный представитель иранского contemporary art.
Заснеженные тегеранские высотки на окраине города, где большинство домов имеют два-три этажа, а снега не бывает никогда
Мы находимся в квартире, переделанной под студию, в самом центре Тегерана. Барная стойка, кофе на плите, недописанный холст на мольберте, кашаса в холодильнике. В отличие от многих иранских художников Али не пишет на религиозные темы и не любит абстракцию. Его темы сугубо социальны: восьмилетняя ирано-иракская война, унесшая жизни миллиона иранцев; проблемы человека в тоталитарном обществе: СССР, Южная Корея, Китай… Следующим в этом ряду запросто может стоять Иран, и в работах Али это четко считывается, хотя вслух этого никто не скажет. Он частый гость разных биеннале, выставляется в популярных галереях. Современное искусство для иранской интеллектуальной элиты начинает играть ту же роль, что и кинематограф, расцвет которого пару десятилетий назад потряс мир.
До исламской революции иранский кинематограф неуклюже пытался копи- ровать западный стиль. Но после запрета всего и вся режиссеры стали смотреть в себя и, самое главное, вокруг себя. Своей чистотой и простотой иранские фильмы стали напоминать разве что кино Японии времен Мидзогути и Куросавы. Если помножить это на персидскую классическую поэзию, на эстетику Параджанова и Иоселиани, добавить немного итальянского неореализма, то мы получим приблизительное представление о новом иранском кино. Западный мир был потрясен, награды посыпались на оторопевших молодых иранских режиссеров. Это был триумф Исламской республики Иран, киноиндустрия которой, разумеется, существовала на государственные деньги. Сейчас многие режиссеры давно живут за границей, а вот молодые иранские художники медленно, тяжело, но верно продвигаются к покорению западного мира.
Нетипичная картина современного Тегерана: все чаще и чаще в столице можно встретить женщин в джинсах и манто до бедра
Несколько лет назад Али получил грант на обучение в итальянской академии изящных искусств. «В соседней комнате жила американка, на несколько лет младше меня. Мы с ней потом подружились, но первое время она сторонилась меня. Узнав, что сосед по общежитию – иранец, ее родители потребовали, чтобы она возвращалась домой. ” Иранцы – наши враги. Тебе угрожает опасность“, – заявили они. Такое отношение задевает. Почему мы враги, посмотри вокруг, разве тебе страшно?»
Мне не страшно, скорее страшно любопытно. В метро, когда замечаешь, что в битком набитом вагоне только две женщины (формально женщины до сих пор обязаны ездить отдельно от мужчин, в автобусах и вагонах метро установлены специальные турникеты, однако в последнее время на это предписание все меньше обращают внимание), в ночном автобусе на трассе Тегеран–Исфахан, на огромном восточном базаре или в французском ресторане.
Иранцы сразу определяют во мне иностранку. Это значит, что любая помощь будет предложена в ту же секунду – просто за возможность пообщаться с иностранцем, даже если они знают по-английски всего несколько слов. Любопытство и острый интерес ко всему из того, другого мира сильнее языкового барьера и идеологических установок.
На улицах Тегерана легко можно встретить парня с дредами, у каждого второго есть спутниковая тарелка, из окон автомобилей надрывается Лана Дель Рей. Многие женщины покрывают голову формально, накидывая легкий шарфик только на затылок, носят джинсы и красят ногти в яркие цвета. Хотя первое, на что натыкается взгляд в аэропорту, – плакат с надписью: «Исламский стиль одежды – это закон нашей страны. Уважайте закон».
Тегеран не совсем обычный мегаполис. Здесь практически нет многоэтажек, оттого 17-миллионный город приобрел невиданный географический размах. Его основной жилой фонд – двух-трехэтажные домики с плоскими крышами – был построен еще в 60-х по однотипным проектам французских архитекторов (шах был помешан на всем французском). Со стороны город напоминает причудливый пазл, узкие улочки которого с квадратными миниатюрными домиками скреплены десятками широких спиралевидных автомобильных эстакад.
Город четко делится на две части: горный север и консервативный равнинный юг, и деление это не только географическое, сколько идеологическое. Мы стоим в мертвой пробке у самого подножья горной цепи. Это север города, самая престижная его часть. Воздух здесь пропитан запахом снежных вершин и сосновых лесов, в которых можно найти прохладу даже в 40-градусную жару, обычную для Тегерана. Тут расположены шахские дворцы с парками и музеями, а в окрестных кварталах живут самые состоятельные тегеранцы. Их дети и внуки занимаются сноубордом, ходят в европейские рестораны и бары, посещают художественные галереи и вечеринки, смотрят BBC и Skynews, а образование после тегеранского университета ездят получать в Европу и Америку. Власти «северяне» не очень жалуют, но и выступать против не имеют никакой охоты, потому что могут себе позволить жить как удобно, хоть и вразрез с идеологическими канонами республики. Деньги и связи надежно защищают их мир.
На юге Тегерана, центром которого является многокилометровый базар, расположены бедные кварталы, где селится большинство иранцев, бегущих из провинции в столицу в надежде заработать на жизнь для своих больших семей. Город здесь криклив, душен, переполнен запахами забегаловок и выхлопных газов. На тегеранский базар (крупнейший на Востоке) съезжаются со всего Ирана продавать, покупать и заключать миллионные сделки. Люди здесь степенны, их мир, ограничивающийся сводчатыми арками базара и прохладными стенами мозаичных мечетей, консервативен и непоколебим.
«После университета я бы очень хотел уехать на несколько лет в Москву, продолжить изучение русского языка, – говорит 22-летний Бехруз, студент пятого курса филфака. – Сейчас сдам госы, Иншалла, потом надо еще подзаработать на билеты и тогда, бог даст, попытаю счастья».
Пять лет назад Бехруз на свой страх и риск приехал в Тегеран. Старший сын из многодетной крестьянской семьи, он работал сколько себя помнит, а науки зубрил урывками, мечтая поступить в университет. Он выбрал русский язык. «Английский тут знает каждый второй студент, слишком большая конкуренция потом в профессии будет. Да и политика меня не интересует, я хочу зарабатывать, чтобы достойно содержать семью», – рассуждает он. В такт словам, блестя маслинами глаз из-под хиджаба, одобрительно кивает его молодая жена Лейла.
Тегеранский университет – самый большой и престижный вуз страны. Учиться там мечтает каждый второй, но молодежь из провинции столичным детям – слабые конкуренты. Даже преодолев огромный конкурс, они не смогут жить без поддержки семьи. А в иранских провинциях мало семей могут позволить себе содержать детей в дорогом Тегеране, а работать при плотном графике учебы мало кому удается.Один выход, правда, есть: вступить в ряды басиджей – молодых стражей исламской революции. Организация басиджей была создана как ополчение, состоящее из молодых религиозных людей. В 1979 году имам Хомейни посчитал, что в стране, где есть 20 миллионов молодых людей, должно быть и 20 миллионов ополчения, которое бы внутри поддерживало общественный порядок, а в случае агрессии извне могло бы стать надежной опорой власти. Эта идея оправдала себя уже спустя несколько лет. Именно молодые добровольцы-басиджи в отсутствие оружия и нормальной регулярной армии тысячами гибли на минных полях ирано-иракской войны, отстаивая идеи исламской революции. Война закончилась, организация была реформирована. Из бойцов басиджи превратились в основных гарантов уже внутренней безопасности страны. Молодые консервативные радикалы стали формировать из активных членов организации полицию нравов, патрулирующую города и пресекающую всякое свободомыслие в молодежной среде. Зарплаты у рядовых членов басиджей нет, формально они числятся в организации, но практически находятся в бездеятельном резерве. Однако огромный перечень льгот, куда помимо прочего входят и льготы при поступлении в ведущие вузы страны, а также небольшая стипендия на время обучения, распространяется на всех членов организации и до сих пор делает ее привлекательной для многих. Еще пять лет назад в стране лютовала «полиция нравов»: по улицам ходили мужские и женские патрули, стерилизуя действительность идеологической чистотой 24 часа в сутки. «Мы с моей невестой накануне свадьбы встречали родственников в аэропорту, – рассказывает знакомый бизнесмен Юсуф. – Самолет запаздывал, в зале было душно, мы уснули. Очнулись от толчков в плечо. Двое женщин требовали от нас документов, объясняющих, по какому праву она положила голову мне на плечо. Никакие доводы не помогли. Нас отправили в участок. Нам повезло, удалось договориться, чтобы нас отпустили до следующего дня. За ночь мы умудрились найти имама, который заключил брак задним числом. Правда, настоящую свадьбу пришлось отложить на несколько дней. Но нам было по 19 и мы были влюблены».
Хосейн Занджани – состоявшийся художник. Его работы – нарасхват. А он мечтает иметь возможность продавать свои работы в США.
Это сейчас в кафе можно увидеть милующиеся парочки, раньше за нахождение рядом мужчины и женщины, не санкционированное штампом в паспорте, можно было оказаться в тюрьме. А девушки в кафе в компании однокурсников или одни с ноутбуками, в джинсах под легкими манто и с челками, выбивающимися из-под косынок, были просто немыслимы. В сегодняшнем же Тегеране это такая же часть городского пейзажа, как огромные плакаты с антиимпериалистическими лозунгами, стройные башни минаретов и портреты вождей исламской революции. Железный занавес запретов, установленный 35 лет назад и разрезавший для большинства иранцев надвое частную и публичную жизнь, медленно, но неуклонно начинает стираться.
Переломный момент наступил в 2009 году, когда после объявления официальных результатов президентских выборов на улицы Тегерана вышла молодежь протестовать против фальсификации выборов. Не десять и даже не сто человек – в одночасье улицы заполнило несколько миллионов рассерженных горожан.
Когда образ жизни, одежда и любой поступок, хочешь ты того или нет, имеет и политическое измерение, тратить разговоры на политику никому не интересно.
«Нам до свода скул надоел Ахмадинежад. Все хотели перемен, именно поэтому на выборы пришли беспрецедентные 85% иранцев. – рассказывает Юсуф. – Ни я, ни мои знакомые, ни знакомые моих знакомых не знали ни одного человека, который бы голосовал за него. Поэтому когда власти объявили о его победе, никто не поверил в чистоту выборов». Так спонтанно в стране появилось «зеленое движение» (цветом и символом основного соперника Ахмадинежада либерала Мирхусейна Мусави был зеленый). Движение пассионариев, желающих принадлежать всему миру и чтобы весь мир принадлежал им. Формально «зеленого движения» не существует, у него нет лидеров, нет организации, нет программы. Нет ничего кроме друг друга и социальных сетей (которые, разумеется, заблокированы в Иране, но прокси-серверы еще никто не отменял).
Протесты 2009 года окончились ничем. Побунтовав, молодежь разошлась по домам. Мусави посадили под бессрочный домашний арест, полностью изолировав от внешнего мира. Результаты выборов признали действительными. Ахмадинежад правил Ираном очередные четыре года. Все вроде бы осталось по-прежнему. Но все же что-то неуловимое изменилось в самой атмосфере. Такое количество молодежи, вышедшей на улицы, стало неожиданностью не только для властей, но и для самих протестующих. «Зеленые» узнали о существовании друг друга и почувствовали себя силой, которую не смогли остановить даже басиджи, наводнившие улицы столицы в те дни. Эту силу ощутили и власти. Агрессивная международная риторика Ахмадинежада, которая только усугубляла экономическое положение страны, стала постепенно сходить на нет. В ноябре 2013 года выборы выиграл Хасан Рухани, человек более либеральных взглядов. Власти Ирана неожиданно публично отказались от производства ядерного оружия, и переговоры с Западом по ядерной программе Ирана завертелись в невиданном темпе. Симпатизирующим стране наблюдателям это позволяет надеяться, что постепенная отмена санкций, возврат международной банковской системы (от которой Иран полностью отрезан, из-за чего иностранцу в республике невозможно расплатиться пластиковой картой) и другие важные нюансы, которые позволят Ирану расцвести, – лишь вопрос времени.
Ежедневная пятикратная молитва – такая же часть базарного дня, как торговцы, торг и умение грамотно развести покупателя
«Я опаздываю, – спохватывается Али, – вечером открытие новой галереи, я обещал заехать к ним. Поехали, только по дороге моего агента захватим».
У мечети яблоку негде упасть – сегодня пятница, день обязательной коллективной молитвы для мусульман. К нам идет стройная девушка в лакированных сапожках, приталенном жакете и легком шифоновом шарфике поверх каштановых волос. «Неда, – прикасается она к моей ладони наманикюренными пальчиками. – Каким ветром вас занесло? Искусством интересуетесь? А как в России с художественными галереями? Слышала, вам Поллока не так давно привозили, ходила?»
В Тегеране, как и в любой другой столице мира, можно найти что угодно. Все зависит от ваших желаний и настойчивости
Ее интересует все, и не успевая дослушать ответы, она начинает жаловаться на несовершенство иранского художественного рынка, на десятки административных и ментальных границ, препятствующих современному иранскому искусству. Уверенная и красивая Неда знает себе цену. Она получила экономическое образование в Штатах, работает в топ-менеджменте нефтегазового сектора и параллельно занимается продвижением иранского искусства на Запад. Я осторожно интересуюсь, каким образом ей удается совмещать работу в государственной системе с продвижением художников, чье творчество, по сути, направлено против этой же системы. Неда недовольно поджимает губы и смотрит в окно. В Иране не принято задавать такие вопросы. В ситуации, когда образ жизни, одежда и любой поступок, хочешь ты того или нет, имеет и политическое измерение, тратить разговоры на политику никому не интересно. Политика здесь – сама жизнь. Когда-то хиджаб был символом протеста против политики шаха – женщины, которые никогда не носили чадру, надевали ее на демонстрации. Так сейчас яркая одежда накрашенные ногти и свободный образ мыслей – форма протеста против подавления личности государством.
«Иран напоминает Советский Союз, где социалистический эксперимент превратился в серую массу номенклатуры, – после долгой паузы говорит Неда. – Основная претензия молодежи к режиму мулл не имеет отношения к религии. Она состоит в том, что, отстаивая форму, мы скатились в топорную пропаганду и никто не заметил, как исчезло содержание: то важное, духовное, которым когда-то так восхищался Фуко. Мы хотим вернуть его».